Автор книги Пропащий. Последние приключения Юджи Кришнамурти описывает «парадоксальную истину», ярким воплощением которой был Юджи (У. Г.) Кришнамурти, во всей ее беспощадности, рассказывая о событиях и своих переживаниях, происходивших в присутствии этого учителя с 2002 года и вплоть до оставления им тела в 2007 году. Это честное описание человеческого существа, которому действительно удалось выйти за рамки как обычного человека, так и святого — за пределы царства диктата мысли.
Отрывки из книги
«Одна форма жизни живет на другой форме жизни. Поэтому жизнь вечна»
Юджи остановился в доме у Сугуны и Чандрасекхара, и дом сразу превратился в большой вокзал. Помимо приходящих местных друзей, целая толпа народа с Запада собралась в том году в Индии. Казалось, запад собственной персоной явился к Юджи, чтобы поучаствовать в руководимом им неистовом безумном представлении, полностью опровергавшем его мнение о нем. В ту поездку он заслужил репутацию живого воплощения разрушителя Шивы.
С момента возникновения его болезни, мы постоянно были начеку, чтобы не пропустить знаки начинающегося «пошатывания», подобного тому, что случилось с ним в Шварцвальде. Многие из индийцев знали мало или вовсе не знали о том, что с ним произошло, поскольку в то время ему не хотелось об этом распространяться: «Не хочу всех этих взволнованных телефонных звонков». Людям, которые знали его многие годы, было больно узнать, что он был болен, а им никто об этом не сказал. Это, однако, не мешало ему играть на обычных человеческих страхах и фобиях, касающихся болезни и смерти, стоило только кому-нибудь сказать слово на эту тему.
Многие из его европейских друзей, знавших о состоянии его здоровья и уверенных в том, что он не будет беречь себя в Индии, советовали ему отказаться от поездки. Но когда он оказался в Индии, его энергия начала фонтанировать сильнее, чем когда бы то ни было. Позже я смотрел видео его предыдущих визитов: с возрастом он стал более яростным и резким по отношению к аудитории — или мне так показалось. Странно, он постарел, стал более хрупким, но при этом в нем словно постоянно горело пламя: он говорил, кричал, ругал все на свете с еще большим жаром и смаком, чем раньше. Почему теперь? Почему эта его ярость стала изливаться с такой силой именно в старости? Я понятия не имел. Сидя рядом с ним, я мог только наблюдать за его проявлениями. В его присутствии осмыслить что-либо было невозможно. И если какой-то смысл во всем этом был, то именно в этом.
— Нет такой вещи, как тишина! Тихий ум? Ха! Какая-то идея, пустые слова, пустые фразы.
Если смотреть на водопад, откуда там тишина? А ураган? А землетрясение?
Именно так я на него смотрел позже — как на естественно случившийся природный феномен — откуда было взяться идеям о тишине и блаженстве рядом с ним? И тем не менее…
Видя, как он неистовствует, я мог с уверенностью сказать, что это был его последний визит в Индию. Он был похож на сосуд, опустошающий себя, чтобы затем быть выброшенным. Было очевидно, что он располагал огромным количеством энергии —энергии, которую обретаешь в отсутствии идеи о том, чтобы сохранить какое-то ее количество на черный день. У меня возникало ощущение, что его худое маленькое тело — всего лишь кукла, за которой стоит что-то много большее.
Юджи снова попросил меня сесть рядом с собой на диване.
— Эй, придурок! Насколько хорошее сегодня утро?
— Прекрасное, Юджи, прекрасное…
— Подходи, подходи, ты должен составить мне компанию, — хитро улыбаясь, Юджи похлопал рукой по подушке, как обычно делают индийцы, когда хотят подозвать тебя к себе.
Поскольку в Италии было официально объявлено о том, что битье прекращено, я подумал, что во время утреннего кофе мы с ним поболтаем о том, о сем, поиграем словами, посплетничаем и поподкалываем друг друга. Как только мне передали первую чашку кофе, он нанес мне быстрый удар по голове. Это было настолько неожиданно, что я потерял дар речи. Я вспыхнул, но промолчал и притворился, что ничего особенного не произошло. Он же сам объявил перемирие! Тогда что такое это было? Мое лицо стало красным. Следующее, что я почувствовал, это щипок в бедро, который дал мне понять, что все могло опять измениться. Я опять его проигнорировал. Тогда он еще раз ущипнул меня и быстро ударил.
Люди в комнате были удивлены, послышался смех. Сугуна была в шоке. Лицо ее выражало сочувствие и дискомфорт. Затем последовало обычное расследование Мохана — большого круглого человека, позитивного и брызжущего энергией, который отказывался работать, когда в город приезжал Юджи. Он имел привычку часами тараторить вопросы.
— Ох-хо, Юджи! Что это?
Взволнованная Сагуна спросила более конкретно:
Юджи! Что ты делаешь?
Отвесив мне еще пару затрещин, он обыденным голосом ответил, разъясняя:
— Он это заслужил!
Еще один удар по голове.
— О, боже! — прогромыхал Мохан из другого конца комнаты. Затем с выпученными глазами проорал одну из своих любимых реплик: «Прямая передача энергии!», и его большой живот затрясся от смеха. Только в Индии подобные вещи могут приписать чему-то духовному. Теперь уже я был готов стукнуть его, поскольку Юджи мог легко использовать его слова в свое оправдание. В любом случае, шлюз был открыт: пока я прикрывал голову от удара, он сильно щипал меня за внутреннюю поверхность бедра, где было реально больно, затем его пальцы находили мягкое место у меня на руке, и вскоре я уже постоянно пригибался и ставил блоки, пока он продолжал свою утреннюю проповедь, разговаривая и поколачивая меня — все как обычно. Я потерял интерес к кофе и под воздействием кофеина начал потеть. Словно услышав, как я потею, он попросил Сугуну принести мне еще чашку кофе, когда я еще ту не допил.
— Эй! Мне не нужна вторая чашка!
— Думаешь, у тебя есть выбор?
— Ну перестань!
— Ты думаешь, я нежный сладкий Иисус?
Бац!
— Я не святой!
Щипок! Щипок!
— Я не милый парень!
— Хорошо! Хорошо! Я понял!
— Не думаю, что ты понял! В конце концов, ты просто болван и ублюдок!… Кто из них?
— Тебе решать! — я перестал сопротивляться и на время согласился с ним. Мне снова предстояло смириться с происходящим или уйти, а я ведь еще даже десяти минут не пробыл в комнате.
Вскоре мы вернулись к горячей воде, поливаемой мне на руку или голову, закускам, которые мне приходилось доедать после него. Если я отказывался от его еды или кофе — еще чашечки и еще одной, то горячий кофе тут же зависал над моей головой в состоянии полной боевой готовности. Я знал, что он не волновался о том, прольет ли кофе на диван: хозяева все равно винили бы в этом не его, а меня. Как оно началось, так и пошло дальше: редко случалось, чтобы я был в комнате и он не подозвал меня к себе и не начал бить.
— Эй! Где этот ублюдок?
— Он здесь, Юджи! — подсказывал ему кто-нибудь добрый, когда я направлялся к входной двери.
— Если мне придется идти за тобой, сам знаешь, какие будут последствия!
Если я не шел к нему по собственной воле, он грозился притащить меня силой. Я не хотел подвергать его риску падения или просто усугублять ситуацию. Каждый раз, с новой силой нанося удары по мне, он мстительно приговаривал:
— Думаешь, я слабак?
Бац!
Снова и снова, глядя на меня, он говорил: «Когда я смотрю на тебя, единственная мысль, которая приходит ко мне в голову — ударить тебя!» Это было еще одно объяснение из всего лишь двух возможных. Первое: «Ты это заслужил!»
В подавляющем большинстве случаев все проходило довольно весело, но болезненно и я иной раз доходил до отчаяния, стараясь шутками сбалансировать ситуацию и не сделать ее еще хуже.
Когда приехал Преподобный, я оказался зажатым на диване между ними: с одной стороны Юджи, с другой — пребывающий в состоянии «духовной комы» развалившийся Рэй, упиравшийся крест-накрест лежащей ногой мне в колено. Я сидел, сжавшись до максимума, получая тумаки от Юджи слева, впившуюся в колено ногу Преподобного справа, и почти физически чувствовал, как близко мои ноги находятся к лицам сидящим на полу людей. Естественно, они все стремились сесть к нему как можно ближе.
Если на мне были очки, возникал шанс их раздавить. Если я пытался блокировать его нападение, он садился мне на руку. Если я сопротивлялся, возникал риск нанести ему вред. Если война начинала затихать, он командовал:
— Расскажи им что-нибудь смешное!
Если я тут же что-нибудь быстро не придумывал, щипки, шлепки и удары становились нестерпимыми.
— Понял? Ты думаешь, что я «святой ублюдок», как милый сладенький Иисус. Не дождетесь!
Каждый раз, когда я думал, что испытываю максимальный дискомфорт, он еще больше усиливал его.
Ко всему прочему, от него шло такое количество энергии, что я постоянно чувствовал себя под кайфом. Временами мне стоило больших усилий держать глаза открытыми, поскольку возникало ощущение парения в каком-то бесконечном пространстве — словно сидишь в ночном небе безо всякой опоры, пока кто-то не ущипнет тебя, напоминая, что, мол, парень, у тебя тут есть еще и тело! В то время как он сидел на моей руке, в нем не возникало не малейшего напряжения, не говоря уж о движении. Он был полностью расслаблен — до момента, когда я пытался освободить руку. Тогда он хватал ее с быстротой молнии, щипал меня, скручивая кожу на руке, и предупреждал: «Не пытайся быть умным! Побью!»
Стараясь держать глаза открытыми, я сдавался своей судьбе и сидел в водопаде энергии, разбрызгиваемой во все стороны, пока он меня бил.
— Эй, болван, или ублюдок! Что с тобой такое?
— Ничего! Абсолютно ничего!
Его выражение «визуальный контроль» как нельзя более точно описывало происходящее в комнате, заполненной уставившимися на него людьми. Это был глубокий колодец жизни, в оцепенении созерцающий сам себя, мигающий в одном ритме подобно квакающим в озере лягушкам. Кто-то приходил к нему ради развлечения, но большинству хотелось погреться в его лучах, они вручали ему себя в надежде «получить это». Они впитывали в себя присутствие, которое могло бы помочь их кризису жизни дойти до кульминационной точки. Таких людей он сокрушал, срывая с них все неважное, несущественное, а то, что оставалось, изменялось под его тонким влиянием. Однажды кто-то использовал выражение «сгорание кармы» для определения его воздействия на людей. Обычно люди получали то, за чем они приходили, несмотря на их отрицания — многие осознавали этот факт гораздо позже. Постоянно ходили разговоры о страданиях, имевших место рядом с ним, за которыми в жизни следовали огромные перемены. Как-то он сказал мне: «Сначала ты должен помучить себя, а затем…» Не было необходимости продолжать предложение — взмах руки был более чем красноречивым.
В тот раз народу с запада приехало очень много.
Словно громогласный инспектор манежа цирка с тремя аренами, по комнате пронесся Махеш. Он был переполнен любовью к Юджи — его создателю и его же разрушителю. Махеш как-то потихоньку спросил нас: «Когда вы собираетесь свалить от него? Он же вас убивает! Как вы можете это выносить?» Похоже, он думал, что мы постоянно крутимся вокруг Юджи внутри этого «мыльного пузыря» и избегаем выходить во внешний мир. Многие люди, с которыми я разговаривали, были такого же мнения, но я-то знал, зачем я там оставался. Когда мы были в сентябре в Лондоне, Махеш бросил на Йогиню встревоженный взгляд:
— Моя дорогая, ты выглядишь так, словно ждешь контрольного выстрела!
— Я действительно так плохо выгляжу? — спросила она меня. Это было не так. На самом деле для меня она всегда хорошо выглядела, но она проводила время в компании Юджи, и потому у людей была масса причин для самой разнообразной интерпретации ее внешности. Она говорила мне: «Я хочу, чтобы он растворил меня», и я знал, что она имела в виду. Она пыталась узнать, как это — жить без багажа, который мы все сами того не желая, а то и вовсе не осознавая, носили с собой всю жизнь. Если кто и мог выжечь это из нас дотла, то только он. Однажды Юджи кому-то сказал: «Проще сделать людей просветленными, чем научить их паковать багаж!» Действительно, любая поклажа — лишь крошечная толика груза, от которого мы пытались избавиться.
Конечно, жизнь рядом с Юджи влияла на нас. «Что это такое — жить, как он?» «Что будет, когда он уйдет?» Эти вопросы постоянно подкарауливали нас за углом, эго цеплялось за жизнь и высасывало силы. То, что оставалось, функционировало более эффективно — это можно было видеть на примерах жизней других людей, даже если в своей жизни заметить перемены было довольно сложно. Мы находились так близко, что рассмотреть что-либо, кроме конфликтов и неврозов, было невозможно. И потому в данной ситуации смирение со всем происходящим было единственным актом веры.
Иногда он вел себя как самое милое и дружелюбное человеческое существо на свете. Его вежливость была безупречной. Посреди бушующей гневной бури он мог долго извиняться за то, что коснулся своей ногой чьей-то ноги. Он делал все возможное для того, чтобы помочь людям, находящимся рядом, но делал это не из благих побуждений, а потому что такова была его природа. У него не было выбора. Все его рассуждения на эту тему были неубедительными. «Вы хотите сказать, что если бы у меня был выбор, я бы сидел тут с вами, люди? Я мог бы иметь двадцать пять «Роллс-ройсов» в личном распоряжении, если бы захотел!»
Меня завораживало смотреть на его постоянно меняющееся лицо, даже если при этом он меня бил. Как ни удивительно, но для меня это было все равно, что держать руку над огнем. Если бы он перестал меня бить, я бы расстроился. Это как находиться в клетке с диким животным: ты уверен, что он тебя не убьет, но, тем не менее, не знаешь, что именно он предпримет. Я ничего не мог с собой поделать. Я хотел играть с ним, а он тотально отвечал на мой идиотский вызов. Оглядываясь назад, я содрогаюсь и в то же время смеюсь над собственным поведением. Это реально было сильнее меня. Он заставил меня хотеть прочувствовать радость на полную катушку. Полный абсурд.
Я взял за привычку на некоторое время возвращаться домой, чтобы передохнуть. Даже радостное возбуждение от игр с тигром может утомить. Однажды я решил сидеть с ним рядом столько, сколько смогу высидеть. Когда я пришел, он начал как обычно: «Иди сюда, придурок!» Он выкрикивал эту фразу, едва я только появлялся на горизонте. Он делал это настолько часто, что люди снаружи начинали искать меня заранее.
— Где этот ублюдок?
— Он идет, Юджи! — затем они бросали на меня то полный зависти, то слегка сожалеющий, то ожидающий взгляд и говорили: «Он звал тебя».
— Эй! Я знаю, что ты там!
Я знал, что он знает. Часто я стоял снаружи и разговаривал с кем-нибудь, стараясь убить время и оттянуть неизбежный момент. Его внимание к моей персоне заставляло меня чувствовать счастье и ужас одновременно. Как только я переступал порог комнаты, я оказывался «втянутым» в огненное кольцо — «Всемирное духовное соревнование по борьбе».
— Эй! Где ты был?
— Заполнял отчет.
— Иди сюда, болван, или мне лучше звать тебя ублюдок?
— Ублюдок! Грязный ублюдок! Я — грязный вонючий ублюдок!
Но последнее словно всегда оставалось за ним, даже если я соглашался.
— Это слишком хорошее слово для тебя!
Он делал знак рукой, чтобы я подошел.
— Что происходит? — спрашивал он, пока я втискивался на свое место пытки между ним и Преподобным.
— Ничего.
Где ты был? Что ты делал?
Шлеп! Шлеп! Шлеп!
Казалось, кофе со сладостями подавали всегда именно в тот момент, когда я приходил. Даже если я только что поел, меня мучила изжога и я не хотел никаких конфет, он настаивал: «Ты должен поесть! Ты выглядишь изможденным!» Попытка избежать тяжелых индийских сладостей только усугубила бы ситуацию.
— Подожди! Подожди! Дай мне это! — останавливал он каждого, кто шел с едой. Тарелку передавали ему, он хватал пригоршню сладостей и силой запихивал мне в рот.
— Прасад! — кричали люди. — Еда от самого Бога!
Считается величайшей честью получить еду от такого человека. Тогда почему я не испытывал удовольствия? Полагаю, на это нужно было смотреть с духовной точки зрения. Будучи хорошим христианином, мне бы следовало знать: «Христос показывает нам силу страдания!»
— Эй! У тебя нет выбора! Ты живешь в состоянии отсутствия выбора, — говорил он, пытаясь затолкать бананы мне в рот. Смеха ради я сжимал зубы, и бананы размазывались по всему моему лицу и пачкали рубашку.
— Ты — свинья, кабан и боров в одном лице! — цитировал он свою же фразу. — Не цитируй источник! Ты сам оригинал!
Затем добавил: «Жирный ест жирное!» и начал размазывать все сладости по моему лицу, стараясь пропихнуть из сквозь сжатые зубы в рот.
Вскоре — а это действительно всегда оказывалось слишком «вскоре» — приходило время нового развлечения с песнями, пародиями, комментированием и т.д.
— Скажи что-нибудь! — он хватал меня сзади за шею и наклонял мою голову к кофейному столику.
— Ты хочешь, чтобы я разбил тебе голову на четыре куска? — Он оглядывал комнату в поисках Йогини, чтобы убедиться, что она смотрит. Она обычно пряталась в толпе, сидя в каком-нибудь неудобном месте в течение нескольких часов. Когда он обнаруживал ее, чтобы задать вопрос, лицо ее выражало замешательство и муку. Он спрашивал у нее разрешения:
— Разбить? Разбить?
Выражение боли и непонимания, которое и так присутствовало на ее лице большую часть времени, словно застывало. Остальные замирали в ожидании или с отвращением выходили из комнаты. Она ни за что и никогда не выходила из комнаты. Это поразительно. Может быть, она просто не могла уйти.
— Зачем ты это делаешь, Юджи? — с гримасой боли спрашивала она. Она тоже не могла понять, почему я терпел все это. А что еще мне оставалось делать? Сугуна стояла в дверях кухни с таким же выражением боли на лице. Йогиня мне потом рассказывала, что Сугуна часто отводила ее в сторону и спрашивала: «Что происходит?»
Откуда она могла знать!
Кому-то из толпы нравилось. Мельбурн, молодой австралиец, казалось, получал особенное удовольствие и подбадривал Юджи с хулиганским задором, словно был зрителем на стадионе на финальном матче по футболу:
— Бей его! Бей его! Е-е-е-е, Юджи!
Мохан кричал: «Духовная передача!» Но когда я предложил ему поделиться передачей, он отказался: «О, нет, нет, нет!»
Иногда мне казалось, что она эмоционально переживает сильнее, чем я физически. На ее вопрос: «Почему?» всегда был один ответ:
— Он заслуживает этого! Он это заслужил!
А потом он обращался ко мне:
— Видишь, она на твоей стороне!
— Не вижу, — отвечал я, не в состоянии повернуть голову.
Мне кажется, иногда ей нравилось, что он меня бьет. Даже не сомневаюсь, что порой она и сама была не прочь меня побить. Хоть и была она утонченной штучкой, он ее раскусил:
— Она говорит «Нет!», но выражение лица говорит «Да!» — переделав фразу на собственный манер, он произносил ее, театрально прикрыв глаза одной рукой и держа меня за шею другой. Затем он начинал все снова, словно пятилетний пацан.
Бац! Бац! Бац!
— Три раза!… Двенадцать раз!… Двадцать четыре раза!
Обычно через примерно час или два мне это надоедало, я стряхивал его с себя и выскакивал из комнаты. Но не в этот раз. Я вознамерился оставаться столько, сколько смогу — несмотря ни на что. Должно быть он услышал мои мысли, когда уткнув меня головой в колени, начал локтями стучать мне по спине.
Тук! Тук! Тук!
На самом деле было даже приятно, поскольку в мышцах спины скопилось много напряжения, но потом ему в голову пришла новая идея, и он стал вовлекать других. Он выбрал Русского, которого я пародировал. Тот сидел на полу прямо напротив столика с каким-то особенно страдающим загадочным видом, свойственным русским ищущим. От внутреннего рвения черты его худого лица были напряжены до крайности, пот катился по морщинам градом. Я знал, что он будет вынужден сделать все, что Юджи попросит.
— Зис из стрейнч, Ючи! Ай кен нот! («Это странно. Юджи! Я не могу!» — произнесено с сильным русским акцентом.)
Растянутые в неестественной улыбке губы говорили сами за себя. Я знал, что произойдет дальше и начал сопротивляться, тем самым еще больше утверждая в своем желании силу природы, сидевшую рядом со мной и крепко меня державшую.
— Нет! — предупредил я. — Не смей!
— Ай кхэв ту! («Я вынужден») — коряво извивавшиеся слова вылетели из его практически беззубого рта.
— Не смей!
Мельбурн неистовствовал:
— Ударь его! Ударь его! Хоу – хоу – хоу! Йе-е-е, детка!
Он был тот еще придурок, и мне хотелось вывести его из дома и показать, что я думаю по этому поводу и по поводу еще кое-чего.
Понимая, что закончиться эта дорога в туннеле могла только столкновением с грузовиком на встречке, я, в надежде на быстрый исход, сказал:
— Хорошо! Тогда поторопись!
— Айм сори, ай кхэв ту! («Извини, я вынужден») — сказал он и, разрядив напряжение, пару раз легонько шлепнул меня по голове.
Но для Юджи это была только разминка:
— Еще! Еще!
— Ай кххант Ю Чи! («Я не могу, Юджи!»)
Тогда Юджи обратился к женщине из Венгрии:
Теперь ты! Ударь его!
— Ноу, Юджи, ай конт ду дэт, хи из э найз гай! («Нет, Юджи, я не могу этого сделать. Он — хороший парень». Сильный венгерский акцент.)
— Нет, не хороший, он — грязный ублюдок! Ты должна это сделать по-любому! Я тебе велю! А теперь ударь его!
— Хорошо!
Она тоже легонько меня стукнула. Но ему этого было мало, а моя голова, между тем, по-прежнему находилась у меня между коленей. К тому моменту я чувствовал себя уже достаточно униженным. Мое решение терпеть что бы то ни было, поколебалось. Я уже достиг своей критической точки, а времени было всего лишь около часа дня. Он заставил еще нескольких людей ударить меня, а затем ко мне начал приближаться Австралиец. Если эта сволочь меня ударит, мне придется ответить тем же. Юджи подталкивал меня к моему пределу. Неожиданно посреди всего этого безумия один парень из Канады, который предположительно делал документальное видео о Юджи, сунул камеру прямо мне в лицо.
— Что ты сейчас чувствуешь, Луис?
В разговоре перед домом этот парень учил меня тому, как нужно себя вести с Юджи. Наблюдая за происходящим, он хотел записать это на видео, но у меня возникло четкое ощущение, что он решил поиграть в режиссера. Я решил проигнорировать эту манипуляцию. Неожиданно он начал забрасывать меня вопросами, как ведущий программы какого-нибудь дурацкого реалити-шоу. Я полностью переключился с Мельбурна на него. Даже меня он удивил.
— Пошел ты! — прорычал я на него. — Засунь свою камеру в задницу!
Я аккуратно рывком высвободился из захвата Юджи и встал с дивана.
— Пошел я отсюда нахрен!
Расталкивая плотную толпу, я выскочил за дверь и пошел по улице, на глазах выступили слезы. Это была еще одна неудачная попытка вытерпеть и промолчать. Он все время находил какой-нибудь новый способ, чтобы сделать это невыносимым: угрозы физическому телу никогда не было, атаковалось мое эго.
— Смотрите! Он убегает!
Я ненавидел эти слова. Меня тошнило от мысли, что это было все, что требовалось доказать.
Моя голова гудела, как осиное гнездо, когда я, шатаясь, шел по горячей пыльной кольцевой дороге. Темнокожие незнакомцы равнодушно смотрели на меня. По дороге я опять планировал побег. Единственная вещь, которую я «получал», было унижене. Чем ближе я подходил к дому, тем шум в голове становился тише, и варианты вырисовывались более отчетливо. Я мог вернуться в Нью-Йорк.
А что потом?
Я бы вернулся к своей прежней жизни. А потом? Я был с ним для того, чтобы прекратить жить той жизнью. Он знал это и давал именно то, что мне было нужно. «Он заслужил это!» — хорошее и плохое, без разбора, без предпочтений. Рядом с таким парнем, как он, нужно было быть более осторожным в своих желаниях. Он готов был делать все что угодно, чтобы даровать тебе исполнение твоего желания. Я бы ни за что в жизни не позволил подобные вольности ни одному человеку на планете — это факт, и я доверял ему больше, чем себе. Когда он сказал: «Он хочет, чтобы я это делал», он был прав. Я хотел, чтобы он «покончил со мной», избавил меня от груза моего эго, но каждый раз он показывал мне, как сильно я за него держусь.
Когда я подошел к дому, мне не оставалось ничего другого, как развернуться, пойти назад и встретиться со своими проблемами лицом к лицу. Вот дерьмо.
— Наслаждайся своим несчастьем! Живи в страданиях и умри в страданиях.
Я думал, что наелся своих страданий, но я ошибался. Когда страдания — это все, что ты знаешь, когда оно проникло до мозга костей, не так легко от него избавиться.
Вечером я вернулся.
Перевод Елены Плехановой
